Рихард Вагнер

Почему-то традиционно "Летучий Голландец" считается оперой о самоотверженной спасительной любви - мне же с первого прослушивания в первую очередь бросилась в глаза (в уши :-)) ярко выраженная антирелигиозная направленность, как это ни странно для сюжета, основанного на отношениях героев с Сатаной и ангелом. Как минимум, легко заметить арелигиозность героев, что само по себе необычно для заявленного 17-го века. В тексте оперы бог упоминается только в бытовых выражениях типа "бог в помощь" (если читать оригинал, а не самый известный перевод Лепко, который, вероятно, этим обстоятельством был тоже озадачен и по мере сил попытался исправить :-)). Что ещё более удивительно - Голландец в выходном монологе, сетуя на свои ужасные страдания, даже не пытается молиться, каяться и просить божественной помощи. Он совершенно не сомневается в существовании, как минимум, Сатаны и ангелов, он уверен в грядущем конце мира и страшном суде - но, что тоже чрезвычайно любопытно, отнюдь не собирается в этом мероприятии участвовать, а планирует исчезнуть в небытии вместе с гибнущим миром. Это не то чтобы отсутствие религиозности - скорее, я бы сказала, религиозность языческого типа, когда боги воспринимаются не как некая надмировая сила, а как существа, принадлежащие этому миру, и хоть неизмеримо более могущественные, но, в принципе, равноправные человеку и в силу этого могущие быть субъектами договора.

В обзоре источников сюжета и, в частности, различных вариантов легенды о Летучем Голландце, я пришла к выводу, что герой оперы пострадал не за разгульную жизнь, убийства или стяжательство, как в некоторых версиях легенды, а исключительно за гордыню, (которая, правда, на самом деле числится смертным грехом) - за попытку добиться поставленной цели наперекор стихии и воле "высших сил". Это же относится и к герою новеллы Гейне, послужившей одним из источников либретто. Однако, между сюжетами новеллы и оперы есть одно чрезвычайно существенное отличие. Часто анализ изменений, который Вагнер внес в сюжет по сравнению с источником, оказывается очень важным для прояснения его намерений. В новелле Гейне условие снятия проклятия Голландцу ставит Сатана: "Дьявол поймал его на слове, — он обречен блуждать по морям до страшного суда, освободить же его в силах только верность женщины. Дьявол, как бы глуп он ни был, не верит в женскую верность и посему разрешает заколдованному капитану раз в семь лет сходить на берег и жениться, добиваясь таким путем избавления." ((с) Гейне) Это кажется логичным - дьявол таким образом разнообразит страдания проклятого, продлевает свое развлечение и заодно организует регулярную поставку новых проклятых душ очередных изменщиц. Кроме того, все любители фэнтези прекрасно знают, что не бывает проклятий без условий отмены, хотя бы сколь угодно малореализуемых, так что вариант Гейне выглядит совершенно убедительным. Тем не менее, Вагнер меняет именно это вполне обычное и логичное обстоятельство.

В опере Сатана проклинает героя безусловно - ну, до Страшного Суда. Но через некоторое время - заметим, не сразу, а через некоторое время, когда Голландец уже вволю побился головой о стенку, проникся наказанием и перепробовал всякие варианты самоубийства - условие спасения ему предлагает не кто-нибудь, а ангел! С чего бы это, а? Да ещё такое странное условие, которое не требует никаких подвигов от самого Голландца, а требует подвига от кого-то другого, причем этот другой рискует, не совершив подвига, пополнить список жертв Сатаны - не правда ли, любопытная идея, для ангела-то! Что надеется на выходе получить ангел, если готов заплатить за это множеством душ женщин, оказавшихся слишком слабыми, чтобы сохранить Голландцу верность?

Косвенно этот вопрос может прояснить один нюанс, сам по себе тоже довольно странный: Голландец, вроде бы, честно пытается выполнить условие - но делает это максимально неэффективным способом, выбирая невесту не глядя, буквально, первую встречную - как будто не только заранее уверен, что ничего не выйдет, но даже стремится к этому. Можно, конечно, вслед за Гейне, предположить, что страдания героя лицемерны, и что он выполняет условия тоже только чтобы разнообразить свое существование, отнюдь не стремясь его прекратить. ("Бедный голландец! Он частенько радуется, избавившись от брака и своей избавительницы и возвращается снова на борт корабля." ((с) Гейне) :-)) Но у меня другое предположение.

Гордость, тем паче, гордыня, опирается на независимость и самодостаточность. Потому нет большего унижения для лихого капитана, чем заставить его ожидать помощи и спасения от кого-то другого, тем более, от слабой женщины - притом что каждая неудачная попытка увеличивает список погибших по его вине и груз на его совести. Другими словами, этот "путь спасения" объективно усиливает наказание - не зря Голландец подозревает ангела в преднамеренном издевательстве. И тем не менее, это усиление оказывается эффективным: сам факт, что Голландец пытается предложением воспользоваться, говорит о том, что его гордыня дала трещину. Он ещё не сломлен, но уже сгибается, он заранее заявляет, что очередная попытка тоже окажется бесполезной - но не может подавить отчаянную надежду, что в этот-то раз повезет... Он ненавидит себя за эту уступку, разрываясь от взаимоисключающих чувств - и именно поэтому, надеясь против воли на помощь верной женщины, так мало старается такую женщину найти.

Другими словами, условие спасения от проклятья, поставленное ангелом, преследует ту же цель, что и, собственно, само проклятье - наказать и сломить гордыню. Мы наблюдаем редчайший случай в мировой фэнтезийной литературе, когда "светлые силы", в лице ангела, объединяются с "темными", в лице Сатаны, с целью нагнуть гордеца. И что самое поразительное - эта объединенная коалиция в финале проигрывает, вынужденная снять проклятье, хотя Голландец своими принципами так и не поступился. И все потому, что ему повезло наткнуться на вторую такую же гордячку.

Забавно, что Сенту часто представляют экзальтированной истеричкой, а её поступок - проявлением внезапно вспыхнувшей самоотверженной любви. О любви в опере толкует только Эрик, а сама Сента объясняет свои действия долгом и верностью слову. И это слово - вовсе не клятва, данная Голландцу в дуэте второго акта. Это просто слово, много слов, неоднократно сказанных задолго до этого подругам, Эрику и, в конце концов, самой себе.

Конечно, девушка - фантазерка, как почти все юные девушки. Легко представить себе, например, нашу современницу - тинэйджера, у которой на стенке висит портрет любимого киноартиста или рок-певца, и она увлеченно придумывает себе душераздирающие сюжеты, в которых становится свидетельницей какой-нибудь аварии и, рискуя жизнью, спасает своего кумира из огня. Такие фантазии кажутся вполне безопасными и ни к чему не обязывающими, пока вероятность их осуществления равна нулю. Но что если фантазерка действительно встретит героя своих мечтаний в беде и столкнется с необходимостью в самом деле вытаскивать его из огня? Поступок в такой ситуации - вовсе не свидетельство внезапной любви к фактически незнакомому мужчине, а просто вопрос самоуважения.

Самоуважение дороже жизни - обратная сторона все той же гордыни. Когда Голландец бросил Сенте в лицо обвинение в слабости и нарушении клятвы - как назвать её яростную потребность любой ценой доказать, что он не прав? При чем тут любовь? И характерно, что Сента в своей последней реплике проявляет то же языческое (или, может быть, протестантское?) отношение к "высшим силам" - бросая "деньги на бочку", она фактически требует от ангела ответного выполнения его обещания... В чем-то тут можно разглядеть зародыш будущей проблематики "Кольца", в котором бог, заключая договоры в своих целях, в конце концов запутывается в собственных интригах и проигрывает заведомо слабейшим, будучи вынужденным этим договорам следовать.

Именно поэтому, несмотря на очевидную трагичность, финал "Голландца" всегда казался мне жизнеутверждающим и духоподъемным. В отличие, например, от "Лоэнгрина", который рассказывает, в сущности, о поражении, "Голландец" заканчивается победой - пусть дорого, очень дорого оплаченной, но победой - слабых, но гордых, смертных над всеми ангелами и демонами, вместе взятыми.