Ксения Ершова-Кривошеина. Мой дед Иван Ершов

Ксения Ершова-Кривошеина
Париж

Мы живём, во времена ускорений и события мелькают перед нами как на плёнке, напоминающей старое чёрно-белое кино. Двадцатый век закончился, он принес нас на границу бездны и страха за будущее, забывая по пути ушедших героев и знаменитостей, политиков, президентов, генералов и актёров... а заодно событий важных и менее важных. Если бы не то, что остаются ещё люди, которые напоминают нам об ушедшем и борются своим словом с забвением умерших, то кто бы ещё сегодня мог, помнить и оценить их вклад в нашу историю.

Вот, к примеру, идём мы по улицам, которые названы в честь знаменитостей, и ловим себя на том, что порой даже не знаем, о ком идёт речь, кем были эти люди. А задумчиво стоящие и сидящие люди, отлитые в бронзе, восседающие на конях и застывшие с простертыми в небо руками – кто они? Если не подойти к памятнику и не прочитать, то так и не вспомниться, а может и не узнается никогда, зачем и кому воздвигнуто это бронзовое изваяние.

На улице Гороховой, дом 4 в Санкт-Петербурге висит большая мемориальная доска, на ней написано, что здесь “...жил знаменитый певец Иван Васильевич Ершов”. На фасаде этого дома мемориальные доски, особенно актёрам, здесь когда-то жило много прославленных людей.

Я родилась в квартире расположенной на пятом этаже (предпоследнем), занимавшей пространство всего периметра дома. Дед хотел видеть небо и простор, но, к сожалению, вид из окна был не на Александрийский шпиль, а во двор колодец, довольно мрачный. Вся анфилада комнат соединялась огромным коридором, по которому я совершила первые шаги, а уже позже каталась на велосипеде. У меня с детства сохранилось ощущение “таинственности” нашей огромной и во многом “сказочной” квартиры. Все стены комнат, коридор были завешаны сценическими фотографиями деда и бабушки в ролях, картинами самого деда, скульптурами Кустодиева (он лепил и рисовал его), рисунками Репина, эскизами костюмов Бенуа ...В квартире было три рояля, завораживающий меня в детстве инструмент фисгармония, нотные шкафы до потолка в 5 метров высотой. Здесь же на кушетках и креслах валялись шкуры, мечи и щиты Зигфрида, гусли Садко, многочисленные гримёрные ящики и масса зеркал самых разных форм и размеров. Атмосфера и температура этого накалённого пространства творческих деяний сохранялась очень долго, вплоть до смерти бабушки в 1972г. Моя бабушка, Софья Владимировна Акимова-Ершова, была партнёром деда по сцене, его концертмейстером, профессором по классу вокала в Ленинградской Консерватории. Их романтическая встреча в Лейпциге и любовь, сложные и вулканические отношения ...сравнялись и упокоились в одной могиле в Александро-Невской Лавре. Бабушка была второй женой деда, разница в возрасте почти в тридцать лет, сословное происхождение, над которым дед подсмеивался всегда, хотя бабушка вышла замуж против воли своих родителей и первого мужа, известного адвоката Андриевского, который чуть не застрелился от горя в период развода. Дед и бабушка жили ещё в той жизни, когда слова “ служение искусству” не были превращены в нечто банальное и не воспринимались как высокопарность. Это было настоящим “служением” не во имя славы, а сознательным несением своего дара Божьего людям.

Об Иване Ершове написано много книг, статей, в 1999 году в Санкт-Петербурге, в издательстве “ Композитор” вышло второе дополненное исследование профессора А.А.Гозенпуда. Этой книге он отдал почти десять лет, она наполнена фотографиями и большими серьёзными исследованиями творчества деда. Помню, как он много и дотошно работал с архивами, расспрашивал моего отца, учеников деда. Профессору А.Гозенпуду сегодня уже далеко за 90 лет, но ещё совсем недавно в Париже по телевидению в фильме, посвящённом С.С.Прокофьеву, он замечательно говорил, и глаза его горели молодостью.

Мой дед скончался в 1943 году, а я родилась в конце 45-го, так что лично деда своего я не знала. Но, тем не менее, я выросла в атмосфере поклонения таланту гения Ершова, а мой отец на протяжении всей своей жизни так и не смог справиться с сыновним комплексом великого отца. Хотя сам унаследовал прекрасный голос, внешность, пропел на сцене Малого оперного театра два сезона (особенно он был хорош и красив в роли Куракина и Дон Жуана) но выбрал всё же путь художника.

Но вернусь к деду. Он родился 21 ноября 1867года на хуторе Малый Несвятай около Новочеркасска. Его мать была крепостной батрачкой у местного барина, и мальчика она прижила от него. Детство деда проходило в постоянных побоях и унижениях, мать иначе как “выблядок” мальчика не называла. Удивительно, что дед до конца своих дней обожал и жалел свою “маточку”, как он её ласково называл. Уже поступив в Петербургскую Консерваторию и получая жалкую стипендию, сам сводил концы с концами, болел туберкулёзом, но посылал ей деньги и ласковые письма. В 1883 году он поступил в железнодорожное училище в Ельце, где получил диплом машиниста. С раннего детства в господском доме своего “ отца” мальчик слышал фортепьяно, и, обладая абсолютным слухом, многое из услышанного знал на память. Работая на железной дороге, он участвовал в выступлениях ученического хора, и пел в церковном хоре. Так он и привлёк к себе внимание местной знати, купцов и местных меценатов. Слава об одарённом юноше быстро распространилась, его стали приглашать на вечера, устраивали импровизированные концерты... и в один прекрасный день, (а он запомнился деду на всю жизнь) ему было объявлено, что на собранные купцами средства его отправляют в Петербург, поступать в Консерваторию.

В 1888 году молодой человек приехал в столицу и на вступительных экзаменах предстал перед самим Антоном Рубинштейном и Станиславом Габелем.

В своих воспоминаниях (не опубликованных) дед изумительно живо описывает это прослушивание. Он был буквально потрясён колоритным обликом Антона Рубинштейна, и когда “... он обернулся ко мне и бросил на меня свой изумительный взор...Ой, меня так и тряхнуло. – Ну, так что же, Вы с паровоза и хотите на оперную сцену? Хорошее дело! –Смерил меня с головы до ног и говорит –“ Ну, дайте себя послушать, что у Вас есть? Есть ли с Вами какие-нибудь ноты?” Нот не было! Была только музыкальная память, абсолютный слух да смелый дерзновенный характер, но сердце его от слов А.Рубинштейна ушло в пятки. Молодой человек больше всего тогда любил петь Шуберта и сказал, что споёт романс “Прости”. Дед не знал, что это был настоящий подарок для А.Рубинштейна “ Много позже я узнал. Что Антон Григорьевич очень любил Шуберта. “Каковы же были моё удивление и испуг, когда он, взявши ноты, сам пошёл к роялю аккомпанировать мне!” Затем Ершова спросили, знает ли он что-нибудь из арий, и он, волнуясь, сказал, что на память выучил арию Ионтека из “Гальки”. Станислав Габель так и вспыхнул! Только потом молодой человек узнал, что Габель был учеником Мицкевича. По всему было видно, что и исполнением и его диапазоном голоса оба маститых мастера остались довольны. Ершова попросили выйти из комнаты и после маленького совещания его позвали. Антон Григорьевич “ С благожелательной улыбкой и величайшей простотой сообщил: - Я знаю, что у Вас нет средств. Вы будите, приняты, Вам дадут бесплатный обед и 15 рублей стипендии” После этой радостной вести Ершов вышел со слезами на глазах. Так начался долгий славный путь Ивана Ершова, в будущем прославленного солиста Императорского Мариинского театра и среди великих мастеров русского оперного театра он занял одно из самых почётных мест. Вся его творческая жизнь прошла в Петербурге, Петрограде и затем в Ленинграде. Здесь мне хочется напомнить некоторые впечатления его современников, так со слов певца и мемуариста С.Ю.Левика “.... Ершов сверкал духовной красотой. Если на чьем-либо челе можно действительно увидеть печать гения, то эта печать ярко горела на челе молодого Ершова” В 1895 году он был принят в труппу Императорского Мариинского театра на сцене которого прошла вся сценическая жизнь Ершова и где он приобрёл настоящую славу. По всему складу человеческому и артистическому он отличался от певцов-теноров предшественников и современников. Никто в то время (в опере) особенно не думал о создании настоящего драматургического образа, оперный певец должен был хорошо выпевать ноты, по возможности не фальшиво и мало передвигаясь по сцене быть послушным инструментом постановщика и дирижёра. А для Ершова настоящей стихией и страстью была героика, трагедия с огромной силой он передавал мужественность, благородство, страдание и боль. Впервые на сцене появился тенор, который обладал поразительным декламационным искусством, пластикой жеста, эмоциональным проникновением в каждую исполняемую роль. Широта репертуара поражала разнообразием и тонкостью “окрасок” характеров героев - мудрость Финна, героизм Зигфрида, страх смерти Гришки Кутерьмы, бесчеловечность Кощея Бессмертного...В 1916 году в Москве на сцене большого театра в “Сказании о невидимом граде Китеже”, зрители впервые увидели и были потрясены его исполнением роли Гришки Кутерьмы. Это была настоящая драматургия в сочетании с огромным певческим диапазоном.

В том, что дед мог так глубоко и разнообразно представлять “другую” оперу во многом было определено его всесторонней природной одарённостью. Он был Артист в полном объёме этого слова: прекрасно рисовал и писал маслом, был скульптором и много работал над гримами (он всегда гримировался сам и создавал “костюм-образ”), впоследствии стал оперным режиссером и учителем сцены, наставником и основателем Оперной студии при Консерватории. И внешне он был красив и величественен. Поклонниц имел массу, и до сих пор у меня хранится альбом с дарственными надписями и признаниями в любви под фотографиями красавиц.

Слухи о необыкновенном артисте оперы дошли до Европы, его стали приглашать на гастроли.

В 1901 году Ершов получает приглашение от Козимы Вагнер приехать в Байрет- эту вагнеровскую “Мекку”, но встретились они только в следующем году.

Знакомство с Козимой Вагнер состоялось в 1902 году в Париже и впоследствии переросло в дружбу с постоянной перепиской по-немецки (их письма хранятся в Публичной библиотеке им.Салтыкова-Щедрина). С.М.Волконский наконец то убедил Ивана Ершова посетить с гастролями Париж. В оставленных записных книжках дед описывает события изо дня в день, как он оказался окружённым цветом художественной парижской элиты того времени. Здесь он встретился не только с Козимой Вагнер, но и был представлен дочери Франца Листа, шведскому королю Оскару II,графине Элизабет Греффюль, Николаю Бетаки, вдове Жоржа Бизе. У него были интереснейшие разговоры с Марселем Прустом и композитором Сен-Сансем, который сам ему аккомпанировал на одном из вечеров...

***

Как я уже говорила, дед обладал большими способностями к живописи. Илья Репин, сделавший несколько его портретов, и Кустодиев, лепивший его не раз, искренне восхищались его талантом живописца. Ершов посещал мастерскую Яна Ционглинского и брал уроки как начинающий студент, в то время это была довольно известная студия и её посещали многие художники, которые в последствии стали настоящими мастерами. В артистической уборной деда, в Мариинском театре, долгое время хранился его поясной портрет написанный гримом на стене (что с ним стало?)

По семейным преданиям, удивительный случай произошёл с Образом Христа, который дед написал на простом холщовом полотенце и с которым никогда не расставался.

В 1910 году, летом он собрался к себе на дачу, в новгородскую губернию. Бабушка попросила его захватить с собой кое-что из вещей и её фамильных драгоценностей. Всю жизнь она хранила их под крышкой рояля (насколько это было надёжно трудно сказать, нашу квартиру грабили много раз и в разные периоды), дед взял коробочку с драгоценностями, завернул её в холщовое полотенце с Образом и положил все в сундук вместе с остальными вещами. Дорога была длинная, в то время попасть на реку Мсту, через новгородские леса, было делом долгим, лошадей меняли в Малой Вишере, на постоялом дворе пили чай, отдыхали (в шестидесятые годы, посещая эти места я сама пила жидкий чай в столовой Малой Вишеры, где в середине зала возвышался десяти ведерный самовар из имения Ершова, употреблялся он не по назначению, внутри был налит самогон) Отмахав много вёрст, дед ехал через лес и вот тут, уже почти возле дома, на него напали разбойники. Лошадей остановили, кучера ссадили, сундуки взломали и.... перед ними развернулся Образ Христа! Это их так напугало, что один из них упал на колени, стал молиться, другой дал дёру, побросав в панике всё награбленное. Один из них всё же прихватил с собой бабушкину коробочку с драгоценностями, но каково было удивление деда, когда через пару дней крестьяне принесли эту коробочку с не тронутым содержанием, сказав, что нашли её подброшенной к одному из домов.

На своём жизненном пути деду довелось встретиться со многими известными людьми того времени. В большой дружбе он был с композитором Глазуновым, Римским-Корсаковым, с музыковедом Гнесиным ,С.Волконским, с дирижером Е.Мравинским.

Большим событием тех далёких лет была постановка опер Р.Вагнера на сцене русской оперы. В те годы не возникало столь идиотских дискуссий, что, мол, Вагнер “фашистский композитор”, ( тогда и фашизм ещё не родился) А как же теперь классифицировать Бетховена, ведь его произведения были любимыми и исполняемы самим вождём пролетариата? Так вот, история не должна замалчивать, что В.Э.Мейерхольд много и тщательно изучал творчество Вагнера и его эстетические воззрения. Именно в его постановке появились впервые на русской сцене “Тристан”, в которой Ершов пел заглавную партию, он стал первым исполнителем в главных ролях всего цикла “Кольца Нибелунгов”, а замечательный костюм для Зигфрида (шкура, сандалии, мечь) были придуманы самим Бенуа. В те же годы Мейерхольд работал вместе с Глазуновым и Бенуа над оперой “Маскарад”, получилась интереснейшая постановка.

За тридцать три года пребывания на сцене И.Ершов создал около шестидесяти партий и уже на закате своей артистической карьеры стал первым исполнителем Труффальдино в опере С.С.Прокофьева “Любовь к трём апельсинам”. Сергей Сергеевич уговорил деда выйти на сцену в этой партии, и был уверен, что, не смотря на почтенный возраст (Ершову было уже за 60) он будет блистателен. И не ошибся!

В 1938 году, после первого исполнения “Пятой симфонии” Д.Шостаковича под управлением Е.Мравинского, потрясённый услышанным, Ершов, уже семидесятилетний старик, маститый артист, упал в артистической на колени перед растерявшимся и испуганным композитором. Восторженность, буйный и неудержимый темперамент деда приносили не всегда радости. Частенько это оборачивалось скандалами и руганью с дирижёрами и постановщиками. В своих оценках и принципах у деда никогда не было “ дипломатической” середины, но ему прощалось многое именно потому, что он был Ершов. Настоящий самородок, выходец из бедной семьи, обожавший русский язык, хотя в совершенстве владел немецким и итальянским, считал всегда, что находится в неоплатном долгу перед своей родиной и народом. Может быть, поэтому он так никогда и не решился уехать в эмиграцию.

Скончался Иван Васильевич Ершов в 1943 году в день своего рождения в Ташкенте, во время эвакуации Мариинского театра и Консерватории. В 1956 году прах его был перевезён в Александро-Невскую Лавру, в Некрополь, где он покоиться рядом с могилами артистов, композиторов, своих учителей и учеников....

Как-то однажды, уже в Париже, мой муж Никита Кривошеин позвал меня к телефону: “ С тобой хочет поговорить из Нью-Иорка моя девяностолетняя тётя”. “ - А Вы похожи на своего деда?” - был её первый вопрос. Я растерялась. Оказалось, что давным-давно в период 1910-13 годов дед ухаживал за Наталией Алексеевной Мещерской. У нас в архиве хранятся фотографии тех лет, где Иван Ершов в Гурзуфе, в саду, пишет с натуры портрет Б.Зайцева и Н.Мещерской.

Странна наша судьба, а иногда и её возвращение “ на круги своя”.